Во-первых, культ чистоты и личная гигиена. Наш рабочий день начинался вовсе не с молитвы, а с приема горячей ванны в деревянной бочке с железным дном. В бане надо было самому себя варить, подкидывая дрова. Мыться в такой ванне — занятие опасное. На дно таза ставится маленькая деревянная табуретка, чтобы сидеть на ней. Не дай бог нога или одно место соскочит с табуретки — коснешься раскаленного на открытом огне дна таза, и вместо помывки — беги лечить ожог.

Мужчины и женщины мылись вместе. Впрочем, разглядеть что-либо из-за пара было трудно, и мало кто смущался подобных совмещенных омовений. После бани все члены семьи чистили зубы мелким песком или мелом. Для этого использовались расщепленные на мелкие волокна веточки ивы, которая, как я понимаю, имеет еще и бактерицидные свойства. По крайней мере, уже через пару чисток у меня перестала выделяться кровь из десен. Вместо мыла и мочалки семейство Микуни, впрочем, как и все их соседи, применяло многоразовые мешочки с зерновой начинкой, смоченные в растворе золы.

Во-вторых, экологическое мышление. Оно тоже родом из жизни «на головах» и буддизма. У японцев даже есть специальное слово — «моттаинай», то есть «все в дело», «жалко не использовать». Мало какой город может сравниться с нынешним Киото по степени утилизации всего, чего только можно. Старая бумага, тряпки, пришедшая в негодность одежда продаются старьевщикам, которые раз в неделю обходят все дворы и скупают ненужное. Вещи, пришедшие в абсолютную негодность, идут на топливо. И даже после сжигания в очаге золу выгребают и реализуют за приличные деньги. Ведь зола — это и щелочная подкормка для плодовых деревьев, и добавка в гончарном деле, и закрепляющее средство при окраске тканей. Даже для производства саке нужно это вещество.

Фекалии? Тоже не извольте беспокоиться. Все то, что мы с Микуни и сыновьями выгребаем из помоек, отправляется крестьянам на удобрения. Разумеется, тоже не бесплатно. Более того, в период нереста сельди золотари Киото скидываются и скупают у торговцев нереализованные остатки гнилой рыбы. Сваливают ее в чаны и вываривают. После чего давят жир для светильников. Остатки сушат и опять продают на удобрения.

Чинится все. Старые и сломанные зонты, фонари из бамбука, посуда, обувь, одежда. Самые распространенные лавки в торговой части Киото — ремонтные мастерские. Девушка из небогатой семьи может не уметь ни читать, ни писать, но без портняжной шкатулки замуж ее никто не возьмет. При мне невестки Микуни сначала перешили верхнее, износившееся кимоно в спальное, нижнее. Затем на следующий день старую накидку деда переделали в детскую одежду для внуков, которых у главного золотаря насчитывалось аж шесть оглоедов.

— Перерыв! — крикнул Микуни.

— Ансокуи, [60] — вторит ему старший сын, крепыш Цуки.

Мы четверо валимся прямо у выгребной ямы харчевни, заказ на очистку которой наш босс принял еще вчера вечером. Любопытно, что основные заказы поставляют золотарям домоуправы — оя. Большинство горожан — выходцы из крестьян и не могут себе позволить жить в отдельном доме. Поэтому обитают в многоквартирных бараках, где жить дешевле. Домоуправы не только собирают квартплату с жильцов, следят за жилплощадью, но и занимаются всем тем, чем и их коллеги-управдомы спустя пятьсот лет. Моральное состояние жильцов, доведение указов властей, надзор за криминальными элементами (бабушки у подъезда) — нет таких дел, которые не по плечу оя. И разумеется, различные законные и полузаконные приработки. Одним из которых была плата за возможность вычистить туалеты. Этот вид отката на ассенизаторском заказе называется «моти» и связан с рисовыми лепешками моти, которые японцы пекут под Новый год в качестве подарков. Именно под конец года у золотарей — самое горячее время. Горожане чистят дома, убираются в комнатах, а управдом получает свою мзду. Про нее говорят: «Из задниц квартирантов — на рисовые лепешки домоуправу».

Припекает солнышко, запашок вокруг ямы стоит соответствующий, но, принюхавшись, можно жить.

— А ты, Мумэ-сан, крепкий парень, — подмигнул мне Микуни, прикладываясь к тыквенной фляжке. — Носа не воротишь, работаешь справно. Так и не вспомнил, зачем начал бить почтенного Китигоро?

— Никакой он не почтенный. — Гнев на торговца человеческими органами опять вспыхнул во мне с прежней силой. — Скоро император запретит этот бесчестный промысел.

Микуни и оба его сына громко захохотали, начали лупить друг друга по спинам, приговаривая:

— О да! Сын Неба обязательно заглянет к нам в Миягаву… Микадо не сможет пройти мимо лавки Китигоро…

Вот идиоты! Император сидит прямо перед ними и скоро, очень скоро устроит владельцам человеческих кунсткамер Хиросиму с Нагасаки. Еще вчера ночью я мог убежать из дома Микуни — благо никто меня не связывал, а храпело семейство ой как сильно. Но природное любопытство заставило остаться. Ведь за три дня «похода в народ» я узнал в разы больше, чем за год, отираясь во дворцах и замках. Даже казалось бы такое неказистое дело, как удаление нечистот, и то дало мне неплохой толчок в моих прогрессорских начинаниях.

Возьмем, например, унитаз. Вроде бы простая вещь — ан нет. Аж до восемнадцатого века короли и императоры будут ходить в ночные горшки или даже в выгребные ямы по типу той, что мы сейчас чистим. А ведь принцип действия толчка до безобразия прост. Кривое пустотелое колено, в котором постоянно стоит вода. И самое главное — не проходит воздух. Чугун у меня уже есть. Сделать трубы для канализации и колено — раз плюнуть. Фарфор тоже скоро будет — недавно в Тибу прибыли первые китайские мастера, переманиванием которых занимается мой вассал Самаза Арима.

С изоляцией можно поэкспериментировать, вот хотя бы те же клеи на основе рыбной чешуи и костей взять. Чем не вариант? Сверху ставим деревянный бочок с водяным затвором — и вуаля, унитаз готов. Водружаем его во дворце, показываем (по большому секрету!) киотским аристократам, падким до любой роскоши, — и пожалуйста, почти современная канализация семимильными шагами идет в массы. Кстати, а почему бы к этому делу не привлечь семейство Микуни? Быстренько рисую чертеж ватерклозета на песке, объясняю принципы работы — и вот уже челюсти золотарей можно собирать с земли.

А вечером потрясенный Микуни с сыновьями решает обязательно премировать необычного изобретателя-ассенизатора походом в… кино. Какое кино может быть в Средневековье? О да, синематограф в Японии еще не изобрели (впрочем, не все потеряно, раз я тут). Но вот перелистываемые комиксы этоки, предшественники знаменитой манга (не путать с хэнтаем!), — уже да. Крайне любопытное зрелище — палатка с большой доской внутри. На доске прикреплены широкие разрисованные листки бумаги размером метр на метр. В помещении стоят чурбачки-стулья, горят фонарики. Перед доской размахивает руками девушка с указкой. Громким поставленным голосом она комментирует картинки. Разглядывание иллюстраций, сопровождаемое рассказами, очень популярно у киотцев — в палатке я вижу представителей почти всех сословий. И самураи, и крестьяне с торговцами, и даже несколько гейш, которых легко отличить по четырем шпилькам и трем гребням в прическе.

Тихонько расспрашиваю соседей об этоки. Как оказывается, средневековые комиксы бывают нескольких видов — юмористические, драматические, исторические и даже религиозные. Сеанс длился примерно полчаса, рассказ ведет не абы кто, а бикуни — женщина-проповедник. На таких проповедниц народ валит валом, так как они могут не только складно поведать историю, но и спеть, и даже сплясать. Наша барышня, правда, не плясала, поскольку этоки была посвящена почти священной для японцев «Повести о доме Тайра». Жанр — гунки, или «военная эпопея».

В центре сюжета борьба двух враждующих кланов — Тайра и Минамото. Главный герой — военачальник Киёмори, глава дома Тайра. Киёмори занимает пост канцлера, и его клан за недолгий срок превращается в мощную силу, перед которой преклоняют головы другие даймё, да и сам император. Спустя какое-то время Киёмори наглеет и в обход законного наследника возводит на сандаловый престол своего малолетнего внука. «Человек ничего не стоит, если не принадлежит к дому Тайра», — бикуни начинает петь песню про Киёмори с расхожей пословицы, а до меня наконец доходят все аллюзии повести. Ведь это же обо мне этоки! Возвысил клан Сатоми, занял императорский трон… Намек более чем конкретный. Оглядываюсь. Народ слушает проповедницу с упоением. Еще бы! Сюжет приближается к своей кульминации. Ослепленный властью Киёмори замахивается на религиозные святыни — сжигает храм Мии-дэра в старинной столице Нара, разрушает еще одно буддийское святилище — Тодай-дзи (Великий храм Востока). Вместе со святилищем погибает огромная статуя Будды, почитаемая во всей Японии. Народ восстает, клан Минамото опять на коне, Тайра бегут. Киёмори умирает — и уже год спустя Тайра покидают столицу Киото. Затем клан терпит поражение от армии Минамото в битве при Ити-но-тани, после чего последние Тайра вместе с малолетним императором находят свою гибель в водах бухты Дан-но-ура. Финал истории здорово напоминает смерть легендарного Чапая в водах реки Урал. Раненый малолетний император Антоку точно так же, как Василий Иванович в книге Фурманова, гребет одной рукой, плывя прочь от врагов. В другой руке он держит священный меч Аманомуракумо. Минамото стреляют из луков, стрела попадает в голову Антоку, после чего он тонет. Занавес.