— Рассказывай, что случилось.

Деревня называется Три Столба — по названию трех колонн, которые остались от древних в центре поселения. Чума пришла сюда две недели назад. Болезнь сразу окрестили «черной смертью» — после кончины раздувшийся труп человека быстро чернел. Сначала на теле крестьян возникали синие пятна, появлялись опухоли в паху и под мышками. Поднимался жар. Люди начинали кашлять, затем кашель сменялся кровохарканьем. Моча и кал окрашивались в черный цвет, кровь темнела, язык высыхал и также покрывался черным налетом. Больные бредили, пронзительно кричали. Взрослые умирали за три дня, дети — в течение двух суток. За полмесяца от чумы погибло пятьсот жителей, в живых осталось несколько стариков и женщин. Почему-то первыми заражались и умирали молодые, здоровые мужчины.

Заболевшие крестьяне схватились за топоры и первым делом забили насмерть приезжего торговца. Дескать, от него пошла зараза. Дальше обратились за помощью к местному священнику и лекарю. Шарлатан от медицины начал прикладывать к опухолям высушенные шкурки жаб и ящериц, которые должны были вытягивать из крови черный яд, отравляющий тело. Результат, разумеется, оказался нулевым, и, судя по быстрой кончине эскулапа, даже отрицательным.

Служитель синто не придумал ничего лучшего, чем устроить мацури. Эдакий японский аналог крестного хода, только увеселительного характера. С шумом и песнями погрузили соломенное чучело чумы на святилище-носилки микоси и утопили в реке. Не помогло. Священник, опасаясь повторения судьбы лекаря и торговца, начал раздавать амулеты, заполненные целебными травами.

Старик, оказавшийся старостой деревни, показал мне свой мешочек.

— Почему боги так несправедливы? Мне амулет помог, и я не заразился. — Мужчина смахнул рукавом бежавшие слезы. — А моей внучке — нет! Такая красавица росла, родителей слушалась, по огороду помогала…

Староста горько заплакал.

— Власти не передавали приказа о запрете собраний? — Я проглотил комок в горле, но нашел в себе силы продолжить расспрашивать крестьянина.

— Приезжал коор-бугё столичный. Велел войскам окружить деревню и никого не выпускать. Слава богам, что солдаты не забирали рис: боялись ходить по домам. Несколько семей пытались бежать через поля — их расстреляли из луков. — Старик закрыл глаза и начал раскачиваться из стороны в сторону. — Вчера с небес спустились люди-журавли. Заставили раздеться всех оставшихся в живых, осматривали тела, сжигали одежду и дома умерших.

Голос старика становился все тиши и тише, голова опустилась на грудь, и крестьянин заснул. Психика старосты явно повредилась от смерти родственников и соседей. Люди-журавли? Спустились с небес на землю?

Но все это было уже не столь важно. Имело значение только глубокое чувство вины перед народом. Взялся за гуж — оказался не дюж. Проще говоря, хреновый из меня князь. А уж Великий министр — так вообще никакой. Я положил обе ладони на камни пола, сделал глубокий поклон старику и про себя попросил у него прощения. За смерть родственников, за свою лень и пренебрежение людьми, за наполеоновские планы и витание в облаках… После чего тихонько встал и вышел из дома.

Сев в седло, приказал продолжить движение. Приближалась ночь, но далеко впереди светился извержением вулкан Овакудани. Горящие реки лавы придавали окружающему пейзажу сюрреалистический вид. Филиал ада на земле. Чем ближе мы подъезжали к Киото, тем отчетливее был слышен грохот огнедышащей горы. Уже ближе к утру пришлось остановиться, дать отдохнуть лошадям и людям.

Несколько часов сна, быстрая еда — и опять в путь. Теперь наше движение сопровождают слабые подземные толчки и хлопья пепла, падающие на голову, словно снег. Солнце скрылось в серой пыли, ближе к предместьям столицы самураи были вынуждены зажечь фонари. Пепел падает с такой силой, что становится трудно дышать.

Улицы Киото были безмолвны и пустынны — ни людей, ни даже домашних животных. Зеленые деревья на моих глазах превращаются в свинцовые изваяния, ручьи и речки несут острова пепла. Плавучие серые массы скапливаются возле горбатых мостиков, громоздятся у плотин, забивают лотки водяных колес.

Пора расшевелить эту преисподнюю. Беру в руки костяной рог и что есть силы дую в него. Раздается мощный низкий звук, заставляющий резонировать каждую клеточку моего тела. Рев рога ободряет свиту. Люди вертят головами, поводят плечами, подбирают поводья коней, заставляя тех гарцевать. И вот уже нам навстречу едет отряд… Бог ты мой! Отряд людей — журавлей!!!

Глава 11

СМЕРТЬ ИМПЕРАТОРА

Протираю глаза — нет, все точно. Фигура человека, клюв, как у журавля, за спиной что-то развевается. Отряд подъезжает ближе, и я облегченно выдыхаю. Это не клюв, а маска с прорезями для глаз и выступающим длинным носом. На головах людей повязки, плотные костюмы из темного шелка с перчатками, сзади висят плащи. Крыльев не наблюдается. Головной всадник снимает маску — и передо мной предстает усталое лицо Акитори Кусуриури. Похудел, осунулся. Из-под повязки выбиваются седые пряди. А ведь ему и сорока нет!

— Конничи-ва, Ёшихиро-сама, — кланяется в седле доктор. К нему присоединяются ученики, также снявшие лицевые накладки.

— Поражен, Акитори-сан. — Я понукаю лошадь и становлюсь вплотную к врачу. Протягиваю руку к маске: — Разрешите полюбопытствовать.

Разглядываю железную, а точнее, медную личину на ремешках. В выступающем клюве проделаны дырки, а внутрь засунуты резко пахнущие травы. Я узнаю алоэ, сушеную ламинарию (морскую капусту), софору… Да это же средневековый противогаз! Бактерии чумы проходят сквозь фильтр из лечебных трав и погибают, не достигая носовой полости врача. Ощупываю рукав Акитори — шелк, пропитанный воском. Тяжко, наверное, в японском климате ходить в такой одежде.

— Жарко, — отвечает на незаданный вопрос доктор. — За день обхода жилых кварталов мои ученики теряют по два кина веса. Зато все живы и никто не заболел!

Это получается я автоматически перевел в метрическую систему — по полтора килограмма. Нехило! Помнится, на военной кафедре капитан заставлял нас бегать в противогазах и костюмах химзащиты кросс по пересеченной местности. Прямо как в анекдоте:

— Папа, пусть слоники еще побегают…

— Доченька, слоники устали…

— Папа, ну пусть слоники еще побегают…

— Доченька, они и так уже бегают с самого утра…

— Папа, ну пожалуйста, пусть слоники еще побегают…

— Доченька, а может, лучше завтра?

— Папочка, я хочу сейчас…

— Ну хорошо! Только уж действительно в самый последний раз… Рота! Подъем! Надеть противогазы!

А ведь мы тоже от таких нагрузок теряли по полкило за несколько часов. Черт, лезет в голову всякая ерунда, а о главном спросить забыл.

— Что с Го-Нарой?

— Отходит к богам, осталось недолго, — коротко пояснил доктор, вытирая пот со лба.

— Наследники, жена?

— Вчера похоронили.

Тра-та-та! Все-таки нет ничего лучше русского народного мата в минуты стресса. Пусть и про себя, зато полегчало.

— Срочно в замок!

Даем шпоры коням и словно призраки мчимся по пустынным улицам Киото. Два поворота, один мост — и вот мы уже в центральном квартале Камигё. Тут нас встречает первый патруль. Судя по персональным знаменам сасимоно с желтой хризантемой и фиолетовым кругом, это самураи Хиро. А вот и он сам. Черты лица заострились, так же как и у Акитори, много седых волос в ежике на голове. Быстрые поклоны, обмен приветствиями. Все новости позже, тороплюсь к императору.

Центральные парадные ворота Кэнрэй закрыты, но я не гордый — войду и через боковые ворота Гюсю. Императорский дворец в Киото под названием Госё [49] представляет собой целый комплекс зданий. В него входят несколько церемониальных врат, правительственная палата, где сёгун и министры ожидают выхода микадо, императорский дом для приемов, различные хозяйственные и религиозные постройки, святилища, садовая пагода Сато-даири… Обычно в Госё постоянно толпится много народу — чиновники, аристократы, священники, слуги. Сейчас же, кроме охраны из самураев Сатоми и гвардии, никого нет.